Дурное воспитание (2004)

гомосексуализм перевесил красоту искусства
------
Странно было себе признаться, но Берналь даже в женском образе безумно сексуален. Такое небольшое лирическое отступление.От фильма ждала куда большего, если честно. Интересная задумка, подбор актеров просто на 5+, веришь в показанную историю, но. Но, мне показался излишним детективный ход сюжета, это раз. И, безусловно, сцена с оральными ласками в исполнении Берналя, заставила меня здорово призадуматься - а то ли кино я вообще смотрю.Мне было бы куда интереснее посмотреть фильм, где показана детская любовь, не различающая полов, обстановка школы для мальчиков и последующая их встреча (или не совсем их). Кажется, престарелый гомосексуалист-пастор стал для меня лишним в этой картине. Ничего не имею против геев - каждый вправе получать удовольствие так, как ему хочется, но в фильме эта линия слишком навязывается зрителю.Из положительного: самые красивые мужчины родом из Латинской Америки и Испании - давно проверенная истина! Глядя на игру Берналя и Мартинеса начинаешь завидовать геям и сочувствовать гетеросексуальным женщинам (пусть это даже просто игра).потрясная игра детей, которым веришь и веришь.Моим друзьям-мужчинам я бы не советовала посмотреть этот фильм - думаю, он не настолько гениально снят, чтобы гомосексуализм перевесил красоту искусства. А вот любителям - эстетам и ценителям кино - пожалуй, один раз посмотреть стоит. Для справки.
------
Игры демиургов
------
«Дурное воспитание», возможно, наименее типичный фильм Педро Альмодовара: в нем нет ни характерной для испанца склонности обращать драму в фарс, ни китчевой карнавальности, ни одного – что особенно странно – женского персонажа. Кажется, авторство выдает только яркая глянцевая картинка с точнейше выстроенными кадрами да то, что все персонажи гомо- и транссексуальны. По форме это серьезный (или, по крайней мере, старательно прикидывающийся таковым) детектив-нуар с многослойной интригой, которая скрыта частью в таинственном прошлом героев, а частью в пространстве художественного вымысла, поскольку прошлое это зритель узнает из неопубликованного рассказа и из фильма, который снимают по его мотивам.До определенного момента очень сложно понять, как соотносятся эти «слои», потому что герои на разных уровнях меняют не только имена и пол, но и лица, а хронология скручивается причудливыми узлами, следуя тому, как режиссер Энрике Годед узнает все новые факты о таинственном исчезновении своего школьного друга Игнасио и постепенно вписывает их в сюжет будущего фильма. Желание разделить реальность, рассказ и сценарий – каждый со своим финалом – вообще представляет интригу намного более увлекательную, чем сам детектив, потому что священниками, которые совращают мальчиков из церковно-приходской школы, вряд ли кого-то удивишь, тем паче в богоспасенной католической Испании. Другое дело – соотношение реальности и вымысла, завораживающий пластический процесс, когда автор произведения переосмысливает происходящее и конструирует свою версию действительности, которая для кого-то может стать более реальной. Альмодовар убедительно творит вещественные, осязаемые миры – и своего фильма, и фильма внутри фильма – так, что команда Годеда: «Стоп! Снято!» – звучит, как заклинание, разрушающее чары, и рутинный разбор декораций выглядит едва ли не концом света, разрушением ткани пространства.Все зависит от точки зрения. Мысль не самая свежая, но, при умелой реализации, всегда интересная. Если бы я в этой рецензии стала рассказывать историю болезненных отношений Энрике, Игнасио и падре Маноло, появился бы еще один уровень истории, и в нем убийцей, весьма вероятно, оказался бы режиссер, странно пренебрегающий своей первой любовью и не узнающий его ни в «реальности», ни в рассказе. «Дурное воспитание» отчасти автобиографично, и, как, наверное, все автобиографии, немного отдает самолюбованием. Годед, в котором часто видят сходство с молодым Альмодоваром, практически устранён из темной истории, в которой он был одним из главных действующих лиц. Ведь на судьбу злосчастного Игнасио, которого с детства все использовали, он оказал влияние не меньшее, а то и большее, чем откровенно неприятный падре, заявленный первоисточником дурного воспитания. Статичность и эмоциональная ограниченность Феле Мартинеса, исполнившего роль Энрике Годеда, в этом смысле даже идет сюжету на пользу, не позволяя назвать его самым симпатичным из героев. Он становится скорее архетипичным режиссёром, который в любом событии – и в странном самоубийстве женщины, бросившейся в бассейн с крокодилами, и в загадочной смерти своего друга – видит только подходящую или неподходящую историю для сценария, более или менее удачный образ.Другая сторона медали – Анхель, герой Гаэля Гарсии Берналя – сферический актер, для которого притворство становится единственной реальностью. У него бесконечное множество имен, лиц, характеров, и существовать он способен только в придуманных обстоятельствах. Если роль заботливого младшего брата категорически не удалась, можно стать эдакой гомосекуальной Лолитой, бездумно разгуливая в микрошортиках перед священником-педофилом. Потом примерить образ нуарной femme fatale, загадочной и томной, а в финале притвориться жертвой обстоятельств и мифического дурного воспитания (как будто Альмодовар когда-то мыслил категориями «хорошего» и «плохого»!). У него нет не то что принципов, но даже более простых человеческих привязанностей: смерть брата он, кажется, осознает только в тот момент, когда играет ее перед камерой.Хотя фильм завершается словом pasion, описывает оно вовсе не жизнь героев, а их привязанность к кино. В «Дурном воспитании» страсти не столько кипят, сколько сублимируются – естестественно, в творчество, которое требует все новых жертв и все новых историй. Энрике не спешил раскрывать известную ему истину, чтобы «посмотреть, что будет дальше», Анхель (Хуан-Игнасио-Сара), потерял всякую ориентацию, в том числе и сексуальную, и уже сам забыл, кто он такой. Альмодовара интересуют не столько конкретные герои, сколько более общие образы, стоящие за ними. Собирательный режиссер фактически насилует собирательного актера, оба страдают от недосказанности и намертво приклеившихся масок, но – что поделать – только так и получается (на)стоящее кино, только так вымышленный мир обретает рельефность и краски и становится новой реальностью. Предсмертной запиской, которая в конце концов попадает в руки Энрике, Альмодовар скромно сообщает героям и зрителям: «у меня получилось», завязывая все линии общим узлом и обрезая лишнее. Поиски новых тем и смволов – потом, а этот мир закрывается тяжелой металлической дверью. Стоп! Снято!